Примечания и комментарий.
_____________________________________
Присутствие примечаний к тексту, возможно, требует пояснений. Авторство текста известно и автор жив, как бы это не противоречило некрологу Ролана Барта. В некотором смысле он, конечно, прав. Но что делать с феноменальностью? Я не знаю. И это обидно. Если бы я был Валентином Акудовичем, и меня бы не было, все было бы куда проще. Но я не могу избавиться от навязчивого ощущения, что я есть. И с этим нужно что-то делать. А что — хрен его знает? Вообще, что делать с тем, что есть? Причем, просто есть и все, оно есть и никого не трогает. Более того, есть — и хочет, чтобы его оставили в покое, само же не терпит этого покоя. В этом нет даже никакого противоречия, а так, полная невнятность. Что, вообще, делает то, что только есть и ничего больше не делает? Мне кажется, что я знаю — оно обнаруживает свое присутствие. Как комар, проникающий сквозь любую сетку, если и не кусает, то противнейше зудит. Я понимаю, что автор и я — это разные вещи. Некоторые могут подумать, что это Мацкевич написал этот текст. Это не совсем так, я имел к этому отношение. Я был орудием автора при написании. Почему я так думаю, не пижонство ли это? Нет, и у меня есть свидетели. Этот текст стал обнародоваться с первых шести страниц. 5 июня он был начат и уже вечером попал к первым читателям. Затем он добавлялся и изменялся день ото дня, а я разговаривал с читателями. Некоторым я даже рассказывал, что, по моему мнению, там будет дальше. Но продолжение не всегда совпадало с тем, что я про это думал. Где-то с 15 части я стал думать, что текст пишется или разворачивается сам, без моего влияния. Как гипотеза эта версия имеет право на существование, но могут быть и другие версии. Вначале все было понятно. Меня достали в диалоге, меня переполняли впечатления, и я их выплеснул, такая нормальная импрессионистская установка. Я и автор были одним действующим лицом, просматривался и адресат текста. Но с некоторого момента кто-то из нас (я или автор) пришел в ужас от реалистичности изображения. Это как с кубистическим портретом Клетчатого в фильме про принца Флоризеля. Художник-кубист нарисовал свое впечатление от некоего человека, и портрет был весьма далек от фотографии. Когда, за неимением лучшего, эту мазню предъявили для опознания, все, кто был знаком с прототипом приходили в ужас. Оказалось, что опознание стопроцентное, более того, опознается не только сам прототип, но весь комплекс чувств, которые вызываются изображенным на полотне человеком. Тут мы с автором разошлись во мнениях. Я сказал — ты пиши, а я буду читателем и единственным адресатом. Он же уперся и ввел в текст виртуального собеседника. Сначала я не разобрался и воспринимал этого виртуального собеседника как карикатуру на самого себя. Пытался даже отпускать какие-то реплики. Потом понял, что нет, это кто-то другой, к тому же, не один, а их несколько. Полностью исчезать из текста мне не хотелось. Да и автор, издеваясь, приводил знакомых и приятных мне персонажей в текст, которые автора в упор не замечали, а разговаривали со мной и друг с другом. В общем, с текстом стало твориться нечто невообразимое. Тогда я сказал себе: "Ладно, пусть оно пишется, а я буду читать и делать свои примечания в конце." Те примечания и сноски, которые на страницах самого текста, это проявление недоразумений, возникавших между мной и автором. Теперь я сам читаю текст и вставляю приводимые ниже примечания, рассуждения и комментарии. Но автор при этом не исчез. Его присутствие проявляется. Возможно придется еще делать примечания к примечаниям, и так далее. Поручится ни за что не могу. Более того, я собирался просто сделать приложения к тексту, в которых привести схему действий, описать диалог общественно-политических сил так, как он должен быть. А теперь даже и не знаю, как с этим быть. Хорошо Акудовичу. Я ему, где-то завидую, правда, где-то и нет, а, наоборот, сочувствую. Его нет, ему проще, а если бы был, было бы интереснее. Хотя? Чем интереснее? Так ведь, карнавал какой-то, "похороны сардинки". Наверное Барт, все же, прикалывался, когда устроил поминки по живому автору, чтобы потом с этим "упокойником" еще и выпить, для полноты прикола. "Акудович! Ау! Я подозреваю, что ты есть. Кинь свою игру в прятки по-научному, пойдем лучше выпьем!" Хотя, это глупо получается. Акудовичем называется сразу и действующее лицо автора и исполнитель этой роли, каждый из них может сделать вид, что мое приглашение относится не к нему, а к другому, и ни тот, ни другой со мной не выпьет. Обидно. Такая компания складывалась: я, мой автор и два Акудовича. Так вот, примечания. Они просто обнаруживают, что я есть, а не похоронен в персонаже этого текста. Я этого даже не очень и хотел, чтобы это обнаруживалось. Просто автор на меня постоянно натыкается, а я на него. Огрызаемся — вот и обнаруживаем свое феноменальное существование. Но причина-то нашего существования не в феноменальности. Мы есть постольку, поскольку Он есть. Так что, Акудович, шила в мешке не утаишь. Прячься, не прячься, а все равно торчишь.