Нравственные отношения представлены в знании этикой. Этика может быть дескриптивной (описательной или объяснительной) или нормативной. Обычно, дескриптивная этика - занятие для философов и ученых. Те же, кто обращается к проблемам нравственности с практическими целями, пытаются работать в рамках нормативной этики, впадая, тем самым, в безмерную гордыню и прочие грехи. Можно быть сколь угодно недовольным принятыми в некотором обществе и в некоторую эпоху нормами и запретами, которыми руководствуются люди, но пытаться их исправить и изменить прямолинейными действиями - гиблое дело. После того, что в этой области сделали Моисей и Христос с Божьей помощью, обычным людям делать нечего. Но сфера нравственности это не природа, где действуют незыблемые законы, не знающие исключений и не терпящие изменений. Нормы нравственности и определяемое ими поведение людей меняются от народа к народу, от эпохи к эпохе, от поколения к поколению. Изменения в нравственном состоянии общества производятся самими людьми, но не прямолинейно, а рефлексивно, через размышление о нравственности и морали, о том, что такое хорошо, и что такое плохо. А размышлять можно по разному:

- можно с пафосом, восклицая "o tempora, o mores";

- можно морализировать, наставляя заблудших на путь истины и обличая погрязших во грехе;

- можно реконструировать прагматику действия, т.е. нравственные основания действия, которыми руководствуется деятель, делать их видимыми для всех, а все сами решают, как к этому относиться.

При системном рассмотрении демократических институтов я не могу избежать восстановления и анализа мотивов и ценностных оснований действий участников процессов демократизации. Важно при этом избежать пафоса морализаторства и обличительства порока. Без этого восстановления нравственных оснований невозможно понять, почему действия президента ориентированы на образцы Вьетнама и Китая, чем эти образцы для него и его сторонников привлекательнее образцов Чехии, Польши и Прибалтики? Невозможно понять, чем руководствуются избиратели в своих предпочтениях.

Нравственная атмосфера беларусского общества не представляет собой ничего уникального и особенного, она является проявлением известного типа нравственности. Существует множество имен для обозначения этого типа нравственности: коммунистическая мораль, коллективизм, атеизм, традиционализм - схватывающих различные аспекты типического и по-разному высвечивающие целое. Существует большой корпус культурных текстов, посвященных этой проблеме. То, что я могу сформулировать в качестве авторского суждения по этой проблеме, не может быть понято без учета теоретических и фундаментальных работ М.Вебера, В.Лефевра, Э.Каннети, К.Поппера, Ф.Хайека, М.Мамардашвили и многих других, без феноменологических описаний А.Солженицина, В.Шаламова, А.Адамовича и других представителей целого поколения советских писателей, предметных разработок А.Маслоу, В.Франкла, Л.Гумилева, антропологических предпосылок антиутопий Е.Замятина, О.Хаксли, Дж.Оруэлла, без текста Библии, наконец. Для меня лично наибольшее значение в понимании места нравственности в системе общественных отношений имеет опыт взаимодействия с моими учителями: Г.П.Щедровицким и А.Е.Алексейчиком, сопричастность их деятельности и жизни. Самым правильным действием с моей стороны была бы отсылка читателей ко всей этой литературе, потому что все, что я могу сказать, будет только иллюстрацией, беларусским материалом, к перечисленным работам,

1. Коллективизм. Все цели, ценности и дела тонут в коллективной безответственности. В Беларуси "нет места подвигу" личности и индивидуальности. Нравственность не терпит коллективной собственности, она есть неотъемлемая принадлежность индивида. Нравственный индивид соотносит свои ценности и дела с системой нравственных норм, а не с мнением большинства и не с силой обстоятельств. Коллективизм же не оставляет места для существования системы нравственных норм, независимой от мнения и воли коллектива.

Альтернативой коллективизму может быть только допущение императива: "существуют ситуации, когда ОДИН прав, а ВСЕ неправы". Удивлявший Канта "нравственный закон во мне" служит единственной силой, способной противостоять коллективной безответственности, лени и глупости. Так стояли, один против всех, Сократ, Ян Гус, Андрей Сахаров и многие другие. Они жили, а иногда и умирали в одиночку. В Беларуси же культивируется невозможность жить по "нравственному закону в себе". Живи и умирай как все, "на миру и смерть красна". Даже Алесь Адамович уехал жить туда, где он мог быть не один. Лидеры БНФ не могут быть нравственными ориентирами общества, поскольку постоянно стремятся быть с коллективом. Их целью является не индивидуальность с "нравственным законом в себе", а смена доминанты коллективистской морали. Весь их расчет строится на том, что когда физически вымрут носители старой коллективистской догмы и морали, их сторонников станет больше, и они займут лидирующее положение в коллективе и сменят коллективистскую доминанту. Те же, кто способен прислушиваться к "нравственному закону в себе", никогда не станут сторонниками "смены шила на мыло", одной коллективистской догмы на другую. БНФ, возможно, за счет "естественной смертности" сможет когда-нибудь стать коллективистским большинством, но никогда не сможет привлечь на свою сторону действительно талантливых людей и яркие индивидуальности. Поэтому никогда не окажется правым в нравственном отношении. С коллективистскими ценностями в сложной ситуации нет шансов "быть правым, когда все неправы". Всегда будет доминировать стремление следовать за большинством, а не за правдой, даже если это локальное большинство, так называемые "свои" или "мы". Всегда инакомыслие будет расцениваться как предательство. Шушкевич, Карпенко, Булахов, Гончар и некоторые другие политики в Беларуси носят на себе несмываемое клеймо предателей. Я не берусь судить о том, на ком из них это клеймо лежит "по справедливости". Я знаю только, что это клеймо они получили от носителей коллективистской морали, заслужили его (независимо от того, справедливо или нет) своей недооценкой влияния коллективизма и недостатком гуманитарного знания. Знание анравственно, но без знания невозможно жить нравственно (см. раздел о знании в настоящем тексте).

2. Атеизм. Достоевский сказал об этом все, что необходимо: "если Бога нет, то все позволено". Нет и не может быть "нравственного закона во мне", если нет Бога, если человеку нет дела до Бога, а Богу до человека. Через Моисея Бог заключил Завет с народом в виде Закона Божьего, через пророков Бог распространил этот Завет на индивидуального человека, через Иисуса Христа Бог и люди стали исполнять Закон Завета Любовью, которая сильнее, крепче и важнее формального Закона и страха Божьего, через Павла Бог распространил Закон и Любовь Завета на всех людей без различия социального положения, этнической и конфессиональной принадлежности. Нынче "нет ни иудея, ни элина" перед лицом "нравственного закона в себе". Гарантом соблюдения этого является только Бог. Если Бога нет, нет "нравственного закона во мне", нет его нигде, поскольку его место только "во мне" и в Боге. Тогда, вместо нравственного закона существуют только коллективистские эрзацы. Вместо категорического императива вытаскивается наружу нравственный релятивизм: классовая или национальная мораль, цинизм и прагматизм, ситуативная выгода. Народ, живущий так, не имеет своей истории, не имеет ни прошлого, ни будущего, ни национальных символов, ни Родины, ничего святого.

К атеизму в Беларуси добавляются проблемы конфессиональной морали. Среди христианских конфессий противостоять имморализму коллективизма в полной мере могут только протестантские церкви, но не православие и католицизм. (Хотя это вопрос дискуссионный. Такое суждение более справедливо в подходе Макса Вебера, правда, и он допускал исключение для старообрядческих общин православия. Менее справедливо оно в других подходах, например, Игоря Шафаревича, который описывал зараженность протестантских ересей коллективизмом, правда, он рассматривал древних предшественников протестантов, до Лютера и Кальвина, а также учения таборитов и Томаса Мюнцера.) И католицизм, и православие используют вместо категорического императива и нравственного индивидуального закона авторитет церкви и клира. В первую очередь Церковь, как идеализированная субстанция, выступает гарантом нравственного закона, и в меньшей степени реальный клир. Именно эти конфессии преобладают в Беларуси, именно они противостоят здесь атеизму, но имеют общую с атеизмом этическую установку - коллективизм. Не случайно, что коммунизм не смог добиться сколь-нибудь заметных успехов ни в одной протестантской стране (Восточная Германия, Латвия и Эстония почти не испытывали нравственных конфликтов, когда ослабло силовое поле, державшее их в коммунизме), а католические и, особенно, православные народы переживают на фоне социальных конфликтов перестройки также и нравственные конфликты, пафос которых состоит в невозможности отказаться от коммунистических идеалов и догм коллективизма.

При этом существует большое различие между католической церковью и православной. Являясь верховным нравственным авторитетом и судьей, они по разному относятся к социальной и политической действительности. Отношения светских властей и проблем с католической церковью и авторитетом строятся на принципе конкордата, или формального договора о разграничении сфер влияния и о невмешательстве в дела друг друга. Тогда как основной принцип православия с Константинопольских имперских времен в отношениях светского и духовного - это симфония, или созвучие светской и духовной властей. Соблюдение этого принципа в православии всегда ставило патриархов под власть императоров, а низший клир под власть мелких светских начальников. Православное духовенство "пляшет под дуду" светских властей - так реализуется византийская симфония во всех православных странах. Именно поэтому все православные народы, стремившиеся к независимости, добивались автокефалии для своих церквей. Иначе их национальное духовенство выполняло бы волю правителей той страны, где находится резиденция главы церкви. В нашем случае православие, вторая по идеологическому воздействию сила после коммунизма в преимущественно атеистической стране, является региональной ветвью русской церкви, духовенство выполняет волю Патриарха всея Руси, которая находится в полном созвучии (симфонии) с имперскими интересами московских светских властей. Вопрос об автокефалии беларусской православной церкви даже не ставится. Это создает для священнослужителей беларусского православия нравственную коллизию и заставляет их поддерживать двоемыслие у прихожан. Так атеистический коллективизм находит полное созвучие у основной массы верующих беларусов.

3. Пролетаризация и люмпенизация. Без собственности нет нравственности. Истина банальная для всех исследователей, политиков и мыслителей. Именно с учетом этого простого суждения большевики формировали "новый класс - номенклатуру" (по Миловану Джиласу). Им нужны были чиновники на всех уровнях, лишенные собственности, а значит "нравственного закона в себе", чтобы не было никаких нравственных препятствий для реализации любых решений. Чтобы не возникало даже мысли о нравственной критике. Чтобы не задавалось вопросов, что позволено, а что нет. Противостоящая коллективизации приватизация, кроме всего прочего, является условием распространения нравственности в Беларуси. При этом материальная приватизация только частично способствует этому. Главной составляющей является интеллектуальная приватизация. Т.е. создание профессиональных гильдий и сообществ, независимых от государственного "права на труд" и основных свободных профессий: юристов, врачей, ученых, политиков, священнослужителей, артистов и художников. А в сфере остальных профессий - свободных профсоюзов. Именно профессиональные сообщества защищают интересы интеллектуальной собственности на профессиональное знание, поэтому культивируют у своих членов профессиональную этику, гильдийную гордость, честь и достоинство. Именно эти нравственные категории, а не материальные интересы дают силу и волю добиваться правды и справедливости, а не терпеть беззаконие и ущемление прав, свобод и достоинства людей. Члены профсоюза это уже не люмпены, даже не пролетарии. У них есть собственность, профессиональная честь и человеческое достоинство, "им есть что терять, кроме своих цепей". Мелкий люмпенский бизнес, не допускающий у своих наемных рабочих профсоюзной деятельности, плодит из своих работников только люмпенов, таких же, как мелкие хозяева этого бизнеса. Без крупной приватизации не преодолеть люмпенизацию беларусского населения. В крупных частных корпорациях могут формироваться свободные профсоюзы, а в государственном секторе они сформироваться не смогут. Крупные корпорации являются условием нравственного оздоровления общества тогда, когда возникают и становятся на ноги сообщества, профессиональные объединения и гильдии как собственников, так и наемных рабочих. А мелкий и средний бизнес становится таковым либо в кооперативных формах своего существования, либо когда формируется на базе развитого среднего класса, где собственность уже стала нормой жизни, предметом наследования и культивирования. (Эти вопросы требуют специального отдельного рассмотрения, настоящее лапидарное рассмотрение их диктуется рамкой избранной темы и характером текста.)

В "Трехгрошевой опере" Бертольда Брехта рефреном повторяются слова: "Сначала хлеб, а нравственность потом". Как ни печально, но это похоже на правду. Тотальная пролетаризация обывателей оставляет актуальными только две ценности, на которые ориентированы люмпены и пролетарии: "хлеба и зрелищ". В пространстве, координатами которого являются эти две ценности, нет места долгу, чести, достоинству, всему, что дает возможность реализоваться "нравственному закону в себе". Одна из посылок Абрахама Маслоу в его теории самоактуализации состоит в том, что мотивы, потребности и ценности более высокого порядка, чем физиологические (к ним относятся и "зрелища", а не только "хлеб"), возникают на базе удовлетворения низших потребностей. Промежуточным уровнем между физиологией и духовной жизнью по Маслоу выступают потребности в безопасности, которые он трактует как уверенность в том, что низшие потребности не только удовлетворены, но и их удовлетворению в будущем ничего не угрожает. Сытый и "развлеченный" люмпен не способен приобщиться к более высоким ценностям, поскольку его сытость ему подарена кем-то, хозяином, начальником, государством. Как подарена, так может быть отнята. Чувства безопасности у него не возникает. Советский чиновник может пользоваться всеми желаемыми материальными благами, пока "ведет себя хорошо", если он перестанет себя так вести, то может всего лишиться. Чувство безопасности дает только неотъемлемая собственность. Если государство гарантирует "священное право частной собственности", обыватели начинают приобретать чувство безопасности за собственное будущее и будущее своих детей. Кроме собственности как таковой, они передают это чувство безопасности по наследству своим детям. Это справедливо и по отношению к интеллектуальной собственности. Человек должен быть уверен, что если он что-то делает хорошо, то это его умение и профессиональное знание может его прокормить. А если в стране не ценится хорошая работа? Если хорошего работника могут не допустить к выполнению работы по причине "плохого поведения" или инакомыслия, а отдать работу дураку и лодырю с хорошим поведением и немыслием. Какая уж тут безопасность и нравственность?

Чувство долга, чести и собственного достоинства являются принадлежностью людей, чей социальный статус и материальное благополучие не зависят от действующих властей. Т.е. они принадлежат аристократам по рождению или людям, живущим в обществе с гарантированной неприкосновенностью частной собственности. Коммунистическая пропаганда сознательно вульгаризировала это этическое суждение через подмену терминов. Пусть читатель попробует поупражняться сам в таких логических задачках. Замените в предыдущем предложении выражение "люди, живущие в обществе с гарантированной неприкосновенностью частной собственности" на выражение "частные собственники" и прочтите начало абзаца. Смысл (в сокращении) получится такой: "чувство долга, чести и собственного достоинства есть только у частных собственников". Это уже кардинальным образом отличается от того, что я сказал, но продолжайте дальше. Замените слова "частные собственники" на "богатые". Получится: "честь и собственное достоинство есть только у богатых". В таком виде подобное суждение и подается коммунистами обывателям, после чего говорится: "разве можно верить тем, кто так думает?". Нехитрая логическая процедура и - электорат на стороне коммунистов. Объяснения о том, что дело не в "богатстве" отдельного человека, а в гарантиях неприкосновенности собственности, в чувстве безопасности, выражающемся в уверенности, что заработанное тобой в прошлом и то, что ты сможешь заработать в будущем, будет твоим, никто слушать уже не будет. Обыватель не занимается логическими изысканиями, но классики коммунизма ими занимались и оставили беларусским коммунистам готовые формы и мнения, полностью отвечающие чувству опасности и самодовольства люмпенов и нравственным координатам пролетариата. Нравственный резонанс (симфония) коммунистических лозунгов и люмпенских установок базируется на "благородном негодовании": "Мало того, что богатые присваивают "наш хлеб" и наслаждаются "зрелищами" без нас, они присваивают себе еще и нравственные достоинства. Нам они "даром не нужны", но и им не дадим, будем жить в безнравственном мире с гарантированной "пайкой" и без гарантий для "их" собственности".

Такое длинное рассмотрение только нескольких сторон нравственных отношений необходимо для того, чтобы понять некоторые проявления беларусской политической жизни. Политические конфликты между добром и злом, между преступлением и правом, между общенациональными интересами и шкурными интересами отдельных политиков являются вызовом для людей с чувством долга, чести и собственного достоинства. Руководствуясь "нравственным законом во мне", такие люди принимают сторону добра и права в политическом конфликте и усиливают позиции этой стороны. Тогда общественность не дает свершиться злу и преступлению. А для люмпенов, не чувствующих "нравственного закона в себе", все политические конфликты представляются "зрелищами". Они проявляют к ним только "зрительский" интерес (в лучшем случае, интерес болельщика), но не могут увидеть себя участниками конфликта. Отсутствие чувства долга, чести и собственного достоинства оставляет людей не только безразличными к преступлениям и злу, творящимся на "сцене политических зрелищ", но не позволяют различать добро и зло.

Те, кого в Беларуси считают избирателями, т.е. участниками политической коммуникации, участниками политического процесса, таковыми не являются по нравственным основаниям в том числе. Когда горел костер Яна Гуса в Констанце, бедная старушка подбросила в него вязанку хвороста. Она проголосовала за решения Констанцкого Собора, считая их добром. Ян Гус отреагировал словами: "Святая простота". Беларусские избиратели не похожи даже на эту старушку, они вообще не рассматривали майские выборы и референдум как нравственный выбор. Они не рассматривали свой голос как вязанку дров, которая добавит жару в костре преступлений или даст энергию силам добра и права. Люди отдавали свои голоса как аплодисменты актерам на сцене политических зрелищ. Овации не получилось, но ведь овация творится зрительской массой, значит, никто индивидуально не отвечает за это. Посредственное зрелище - жидкие аплодисменты. Если Бога нет, то все позволено. Если нет "нравственного закона во мне", все позволенное на политической сцене позволено и по отношению ко мне самому.