Поскольку Россия, как всякий единичный объект не может быть определена, как определяются общие понятия, а может быть только названа именем, все, что ни говорится с этим именем, есть только эпитеты к нему. Поэтому нас может интересовать не столько то, что Россия есть на самом деле, как вещь-в-себе, сколько то, что мы знаем и думаем о России, и, что мы с ней делаем.

А.И. Солженицын, сформулировав исходный вопрос, был как поэт и художник предельно точен. Он использовал в качестве грамматического субъекта местоимение "нам", ничем его не ограничивая, давая возможность любому подключиться к решению вопроса. Но каждый подключающийся к решению ограничен в своих действиях, знаниях, мышлении, способности рефлексии по отношению к совокупной мыследеятельности, субъектом которой является неопределенное "мы". Каждое конкретное решение с неизбежностью локально, т.е. справедливо только в определенных рамках. Тогда первое обязательное знание, необходимое для ответа на наш вопрос, есть знание о рамках определяющих справедливость и практическую ценность принимаемых решений. Обычно, рамочное знание задается через объекты этики, аксиологии, религии и идеологии, т.е. через идеалы, ценности, веру, табу. Например, технические и юридические проблемы с введением частной собственности на землю не решаются в силу наличного рамочного знания (табу) о том, что Земля - мать, кормилица, потому продаже не подлежит. Другой путь введения рамочного знания лежит в размышлении о едином и целом, о том, что не может быть предметом и материалом действия, но является объектом познания и ценностного отношения, претерпевающим последствия и результаты всех действия в совокупности и в отдельности. В нашем случае, таким единым и целым выступает Россия в ее историческом бытии и в актуальном существовании. Никто, даже самодержец, не может иметь Россию в качестве предмета своего действия, но она претерпевает все наши действия и изменяется нашими локальными решениями. Поэтому, знание о России, то как Россия мыслится является источником рамок, задающих справедливость и практичность всех наших действий и решений по ее обустройству, какими бы локальными они не были.

Не знаешь, что лестней для мудрости людской:

Иль вавилонский столп немецкого единства,

Или французского бесчинства

Республиканский хитрый строй.

Рассуждения о России и ее будущем волнуют русскую душу и им предаются многие поколения российской интеллигенции с пользой для развития российской словесности и непреходящей славы авторов таких рассуждений. При этом, все эти рассуждения сомнительны с точки зрения практичности и нравственности. И все же, отвечающему на вопрос об обустройстве России не обойтись без развернутого представления о том, что она такое.

Александр Исаевич Солженицын исходил из аксиомы: 1. Россия это государство; 2. Государство в современных границах (т.е. почти в современных, поскольку факт отделения Прибалтики, Средней Азии и Закавказья им уже принят, а тяжба с Казахстаном относится к текущей дипломатии); 3. Государство в современных границах расселения русских как компактного большинства на территории (оставим пока в стороне его представление о том, кто такие русские).

Такое представление кажется настолько очевидным, что не требует специальных обоснований. Между тем, это не так.

За недавностью лет неловко и напоминать, что до сегодняшнего status quo Россия понималась либо как империя, независимо от этнического расселения, либо как Союз или конфедерация формально независимых народов, т.е. не государство, а их совокупность.

Невозможно настаивать на том, что только одно из этих представлений правильно, да и не нужно. Важно другое. Россию можно понимать по-разному. Государственность, границы, этническое расселение - это все исторические переменные, они могут по-разному изменятся от ситуации к ситуации, и Россия может существовать в разных исторических формах, как бы мы к ним не относились.

Единое унитарное государство в России возникло на базе силового объединения независимых княжеств и республик, образовавшихся из осколков Киевской Руси, с последующим включением и завоеванием территорий и подданных нерусских государств на востоке, юге и западе от ядра исходной России. Эта экспансия и рост России были остановлены Беловежским соглашением. Вопрос о легитимности Беловежского соглашения, положившего конец существованию государства под названием СССР, до сих пор не поставлен. Результаты весеннего референдума 1991 года и декабрьское соглашение руководителей трех союзных республик могут конкурировать на предмет большей легитимности, а они противоположны по направленности и исходят из разных представлений о России.

Можно продолжать изыскания в исторических формах существования России, а можно предложить варианты исторической экстраполяции форм существования распавшихся империй, которые могут быть возможны и в России. Но это все будут абстрактные построения, а ход актуальных событий определяется тем, что думают по этому поводу подданные бывшей империи и политики ее обособившихся частей. Невнимание к этому плану обустройства России и отсутствие позиции стоили потери многих голосов участниками предвыборной кампании конца 1993 года.

Европейские границы, установившиеся после II мировой войны оставались предметом постоянной заботы мировой политики и дипломатии все послевоенные десятилетия. Государства и правительства с большим напряжением удерживали сложившееся разделение территории через лавирование в международной дипломатии и во внутренней политике между совершенно различными представлениями о справедливости установленных границ, государственного статуса территорий, и целесообразности их сохранения. Саар, Судеты, Восточная Пруссия, две Германии и статус Западного Берлина, Виленский край, Померания, Абрене, Российско-Эстонская и Российско-Финская границы, Курилы – далеко не полный перечень спорных послевоенных границ. Все партии и правительства заинтересованных государств вынуждены были формулировать позиции по этим вопросам и удерживать их в дискуссиях с общественным мнением.

Можно, конечно, "валять ваньку" и "тянуть кота за хвост", как в вопросе о Курилах, но пока вопрос не встал во всей остроте. Точно так же и препирательства о русских за границей. Пока это не обострено, но после вывода войск из Прибалтики этот вопрос станет основной темой балтийской дипломатии России. Уже теперь это сказывается на поддержке избирателями той или иной версии обустройства России. Орлы Жириновского, которые собираются омыть сапоги в теплых водах Индийского океана и мечтают забыть о зимнем обмундировании, уже появились. Сколько голосов они обеспечили ЛДПР сегодня? А сколько будет завтра?

Может быть, политическая конъюнктура не позволяет сегодня заявлять свою позицию по этим вопросам в артикулированной форме. Но, наличие или отсутствие такой позиции детерминирует ответы на многие частные вопросы и обусловливает отношение к партийным и правительственным действиям. Эти частные вопросы касаются не только дипломатии и военной доктрины. Это и вопросы гражданства, приоритетов в развитии отраслей хозяйства, функционирования служб безопасности и охраны порядка, эмиссии денежных знаков и финансовой политики и многое другое.

В любом случае, и исторические исследования, и непредвзятый анализ современной политической эмпирики позволяют заключать, что мы не имеем единого общего мнения по важнейшим рамочным проблемам:

1. Должна ли быть Россия единым государством?

Если ДА, то –

2. Каким должно быть это государство (конфедерация, федерация, унитарное государство и т.д.)?

3. В каких границах? Из какой доктрины будет решаться вопрос о границах?

Если НЕТ, то -

4. Как быть с русскими, живущими на своей территории, но в других государствах?

5. Допустимо ли существование нескольких русских государств?

Тема данного текста представляет собой двойной вопрос, или вопрос- условие, ответ на который дает возможность ответа на центральный, ядерный вопрос. Так вот, это условие состоит в определенности позиции по сформулированным выше вопросам.

Среди высказываний о том, что такое Россия есть простые и банальные, которые не усомневаются и, как правило, не анализируются. Попробуем задуматься над тем, что кажется очевидным.

Размеры России. Велика Россия, и кто же этого не знает. А все же, как она велика? Британская империя тоже была велика, над ней не заходило солнце. После ряда событий она была ужата до размеров исходного острова. Даже этот остров после ужатия оказалось не так легко обустроить. Если России для обустройства тоже придется сжаться, то до каких пределов это возможно? И мыслимо ли такое ужатие дальше (от размеров оставшихся после распада СССР)? Сибирь – это Россия? А Кавказ, Поволжье, Север, и т.д.?

Чтобы отвечать на такие вопросы необходимо разбираться с категориями жизни, освоения, колонизации, завоевания по отношению к территориям. Придется двигаться постепенно, потому что общеупотребимых понятий для этих категорий не существует.

Когда А.П. Чехов побывал на Сахалине, он высказал странный и резкий тезис: "Люди здесь жить не могут". В дни юбилеев путешествия Чехова на Сахалин местные публицисты любят вспоминать этот тезис, чтобы потом с гордостью объявлять, что мы вот здесь уже обжились. Задумаемся над странностями этой ситуации.

Во времена Чехова остров не был необитаемым, там жили айны, туда ссылали каторжников. Айны там больше не живут. Выдвигая свой тезис, Чехов не имел в виду людей вообще. Мало вероятно, что он не считал айнов и каторжников людьми. Под людьми он, скорее всего, понимал русских, причем, не ссыльных, а живущих нормальной жизнью. Может быть те, кто сейчас живут на Сахалине, не такие русские, которых имел в виду Чехов, или они там не живут, а осваивают и колонизируют нерусскую землю. Почему айны не стали жить с русскими, а ушли с японцами на Хоккайдо? Почему корейцы, привезенные русскими, остались?

Айны, наверное, жили на Сахалине, а русские там жить не могут.

Они должны переделать остров под свой образ жизни или измениться сами. Если они меняют остров, айнам там уже нет места. Можно выделить, по крайней мере, три состояния Сахалина: Остров айнов, где русские жить не могут; Остров русских, где айны жить не могут; Промежуточное состояние, когда никто не живет, а идет перестройка острова из состояния пригодного для одного образа жизни в пригодное для другого. В этот период колонизации, освоения, завоевания вся жизнь строится иначе, чем в некотором, назовем его нормальным, состоянии. Нет городов и деревень, а есть колонии, форты, заимки - базы и плацдармы освоения. Нет народного самоуправления обывателей, а есть военные советы, производственные совещания и комитеты или нечто подобное. Когда контракт колониста заканчивается, или жизнь в недоосвоенной стране становится в тягость, колонисты возвращаются к нормальной жизни, они уезжают в "Россию".

Такой возврат из колонии или зоны освоения в Россию возможен только при некоторых условиях:

• Должна быть Россия, где жизнь организована нормально;
• Контракт в колонии должен обеспечить колониста достаточными средствами для возврата;
• Колонисты должны сохранить умение жить нормально, т.е. они должны разделять ценности, традиции и ритуалы российской жизни, с которыми они не порвали, а только временно отказались от них, уезжая осваивать колонию.

Если эти условия не выполняются, то возможны разные варианты:

Сказанного достаточно для формулировки заказа на знание о возможной типологии российских регионов по параметрам колонизации, освоенности, обжитости.

Создание такой типологии требует специальной работы, исторических экономгеографических, социологических, политологических и этнографических исследований. В априорном же варианте типология может выглядеть так:

Только регионы первого типа во всей полноте могут быть названы Россией при всем своем разнообразии. Все остальные - это российские колонии, завоевания и зоны освоения.

Регионы второго и третьего типов (а некоторые и из первого) имеют тенденцию к автономизации и росту сепаратистских настроений.

Все остальные (за исключением Калининграда) - это регионы актуальной, а в еще большей степени, потенциальной миграции колонистов в метрополию.

Так что, собственно Россия, за вычетом всех этих регионов, уже не настолько велика, как мы привыкли думать.(6) Но она все еще велика, чтобы быть гомогенной, чтобы внутри нее не было собственных противоречий и напряжений.

Не все регионы России готовы и способны нести расходы и напрягаться для ведения колонизаторской политики на Востоке и на Севере. Регионы Центральной и Южной России могли бы с большей эффективностью распорядиться своими ресурсами для собственного развития. Урал и Южная Сибирь начинают догадываться о том, что можно оставлять доходы от колонизаторско-освоительной деятельности для собственных нужд. Недостаточная проявленность этих противоречий в политическом процессе объясняется господствующими архетипами и идеологией, неразработанной политэкономией и экономгеографией регионов. При либирально-центристских режимах и развивающихся рыночных отношениях архетипы и идеологии быстро изменяются, а новые идее подхватываются и распространяются, поэтому задержка только за пропагандой и наличием позитивных прецедентов.

Оратор римский говорил Средь бурь гражданских и тревоги:

"Я поздно встал - и на дороге Застигнут ночью Рима был!"

Ф. Тютчев, "Цицерон"

Бремя колонизации тяжело для любого народа, любой страны и государства. Колонизаторские тенденции возникают там, где внутреннее развитие идет достаточно интенсивно и появляются свободные ресурсы (человеческие, финансовые, военные, духовные) для запуска процессов освоения других территорий. Кроме того, колонизация спасает метрополию от внутреннего "перегрева", сопровождающего интенсивное развитие. Метрополия выбрасывает за пределы лишний ресурс, а с другой стороны, черпает в колониях средства, или ресурсы другого типа, которые тратятся на поддержание метрополии в исходном состоянии, на контроль процессов развития. Баланс между ресурсами необходимыми для колонизации и освоения с одной стороны, и ресурсами получаемыми от колонизаторско-освотельной деятельности с другой, очень подвижен и сложен. В зависимости от того, как он складывается развитие метрополии может либо стимулироваться, либо в ней происходит редукция и консервация хозяйственного уклада и общественных отношений.

Длительная колонизаторская политика истощает страну метрополию. В колонии уходят активные люди и свободные деньги, в самой метрополии увеличивается потребление ресурсов не связанное с развитием (растет количество чиновников, армии, возникает паразитическое потребление). Самыми крупными поселениями в колониях становятся административные города - паразитические анклавы. Их содержание начинает поглощать большую часть добываемых в колониях богатств, и метрополия начинает разоряться на поддержании колониальной инфраструктуры. Типичными такими городами российских колоний в разное время были и есть: Сыктывкар, Тобольск, Томск, Иркутск, Якутск, Магадан, Верный, Владикавказ, Севастополь, Петербург и многие другие. Судьбы этих городов определяются возможностью переорганизацией хозяйства на неколониальные формы, развитием образования и культуры, т.е. созданием новых типов ресурса, на который метрополия по-прежнему претендует, как на колониальный.

Постоянная подпитка из колониальных источников тормозит внутреннее развитие метрополии, в ней начинается застой, консервируется общественные отношения, или даже редуцируются к архаичным формам, хиреют традиционные отрасли хозяйства, образование и культура. Переориентация колоний на новые местные ресурсы приводит к увеличению своеобразия, к росту различий между ними, они начинают тяготиться унифицированным руководством и управлением из метрополии. Чтобы удержаться в целостности и единстве, утрачивающая гибкость и адаптивность колониальная империя должна иметь какие-то специальные основания и мотивы, а не только военное и экономическое превосходство.

Колонизаторские ресурсы Российской империи к началу ХХ века были на исходе. Россия начинала переходить от колониально-освоительской формы организации жизни и хозяйства к интенсификации внутреннего развития метрополии. Это обстоятельство усиливало сепаратистские тенденции в колониях и на зависимых территориях. Колонии были вовсе не заинтересованы оплачивать опережающее развитие метрополии. Россия стояла перед выбором: либо демонтаж империи, либо смена имперских оснований, мотивов и форм целостности. Россия выбрала второй путь, она предпочла разваливающейся империи Романовых новую целостность советской империи. Возможность реализации такого выбора определялась несколькими причинами.

Все это дало возможность российскому империализму выстоять под напором внутренних противоречий, обогатиться новыми идеями и актуализировать новые ресурсы. Но за семь десятилетий существования модернизированной империи, описанные выше противоречия, накапливались и обострялись уже на новом уровне развития и в новых условиях. К началу 80-х годов Советский Союз оказался перед лицом тех же проблем, что и Российская империя в начале века. Встала та же альтернатива: либо внутреннее развитие метрополии ("перестройка и ускорение") и неизбежный при этом сепаратизм колоний, либо смена имперских оснований, мотивов и форм целостности. Сознательного выбора политические элиты как тогда, так и теперь предпочитают не делать, да и политическая фантазия и воображение поблекли (чего стоит попытка проинтерпретировать "перестройку и ускорение" как вторую индустриализацию – программа развития машиностроения образца 1986 года, или завязка основного "колониального товара" - топлива на поддержание промышленности в проекте создания ФПГ). Предпринимаются одна за другой попытки сидеть на двух стульях и гоняться за двумя противоположными целями одновременно. Но на этот раз условия, кажется, складываются не настолько благоприятно для империи (если позволено называть благоприятными мировую и гражданскую войны).

Отсутствие перечисленных условий, конечно же, не может означать, что в современной ситуации не может быть других причин и факторов для сохранения империи. Но эти факторы и условия еще нужно найти и научиться ими управлять. Пока эти факторы "находятся в розыске" необходимо допускать и быть готовыми к другому порядку развития событий.

Вообще складывание новых организованностей происходит и замечается медленнее и труднее чем сохранение и восстановление старых. Отделение и обособление частей СССР началось раньше и проходило быстрее там, где это делалось под знаком восстановление старого порядка, и там, где для этого были готовые структуры. Абсурдное объявление суверенитета метрополии от своей же империи – России от Союза, стало возможно как единомоментное действие, вместо постепенного процесса сворачивания колониальной политики, потому, что в Москве были двойники всех органов власти и управления – союзные и российские. До поры, до времени дублирование в Москве всех министерств, комитетов и т.д. воспринималось как безобидная бюрократическая иерархия. Но, как известно, ружье, висящее на сцене в первом акте, должно по ходу пьесы стрелять. Пока президенты, избранные во многих регионах – субъектах РФ, мало чем отличаются от губернаторов и глав администраций, но некоторые уже начали "чистить ружья".

Действия президентов национальных образований, входящих в Федерацию, и их отношения с московскими властями - это предмет актуальной политики. Тот же, кто думает о том, как обустроить Россию, должен решить вопрос в принципе. Как должны быть распределены ресурсы России между потребностями развития метрополии и освоенных регионов с одной стороны, и потребностями освоения и колонизации с другой? Какова структура собственности на богатства и сокровища зон освоения и колоний? Или иначе, как эти богатства распределяются между метрополией, колониями и теми, кто их добывает, или инвестирует добычу?

Решение этих вопросов не может быть теоретическим. Теоретически понятно, что освоение и колонизация территории требуют больших затрат. Тяжесть этих затрат ложится, в первую очередь, на метрополию, поэтому колония становится должником метрополии и долгое время расплачивается с этим долгом. С другой стороны, метрополия, разворачивая хозяйственную деятельность на территории, как бы, арендует ее, и должна выплачивать арендную плату ее хозяину. Выплата такой ренты, как правило, надолго откладывается, что потом может быть компенсировано эмансипирующейся колонией через экспроприацию и национализацию собственности метрополии на своей территории. Подвести бухгалтерский баланс в таких отношениях почти никогда не удается, все это становится предметом политических спекуляций. В проектах обустройства России должны быть предусмотрены принципы решения этих вопросов. Это означает:

• Определение границ метрополии и ее колоний. Причем, административные образования метрополии не могут быть субъектами Федерации, при всей сиюминутной невыгодности этого в нынешней политической ситуации.
• Определение диапазона автономии, от тех или иных форм зависимости, до полного отделения (или исключения из участников федеративного договора) тех субъектов федерации, которые заявляют на это права.
• Определение общей ориентации в виде доктрины развития: либо развитие метрополии и сворачивание колонизации, либо на сохранение империи, с готовность платить соответствующую цену в зависимости от выбора.

В случае выбора ориентации на развитие метрополии и сворачивания колонизации: -- определение колоний, которые отпускаются с миром;

• Сбрасываются как балласт;
• Отдаются в концессии;
• Остаются во владении.

• Определение ресурсов России, которые можно актуализировать и направить на освоение и колонизацию;
• Определение основных направлений и приоритетов российской экспансии;
• Определение форм и методов колонизации и освоения, соответствующих современным условиям.

Без этих определенностей остается совершенно непонятным, зачем

России единое рублевое, или какое-то там еще пространства? Зачем объединять денежные системы России и Белоруссии? Почему Россия из-за сезонной конъюнктуры цен и видов на урожай готова нести связанные с таким объединением расходы? Что теряет Россия с возвратом Курил Японии, кроме имперского престижа? Можно ли использовать зависимые территории для развития, или их приходится тащить на себе, как "бремя белого человека"?

Сформулированная нами альтернатива, при любом варианте выбора, требует активного отношения, предполагает формулировку доктрины развития и программы ее реализации. При всем, при том, что альтернатива несколько абстрактна или апостериорна. Скорее всего, выбора уже нет. Россия уже не имеет ресурса и возможностей для запуска новой волны колониально-освоительской экспансии. И дело вовсе не в огромном государственном долге, внешнем и внутреннем, не в технологической отсталости (хотя все это тоже имеет значение). Начинают сказываться более примитивные факторы: низкая плотность населения в метрополии по меркам развитых стран, плохие природно-климатические условия в колониях, узкопрофильность и монофункциональность освоенных территорий, и т.п.

Исторические штудии подсказывают еще один вариант развития событий. Этот вариант реален, если политические и предпринимательские элиты империи не могут субъективировать проблему, которая перед ними стоит, и не пытаются сменить парадигматику отношения к собственной стране и культуре, продолжают цепляться за старые имперские стереотипы. В истории этот вариант имеет много прецедентов: древние империи Востока, Византия, Португалия, Австрия, Речь Посполитая и, наиболее яркий пример – Оттоманская Порта.

Схематично этот вариант можно описать примерно так: К действию внутренних факторов, описанных выше, добавляется действие внешних факторов давления. Это давление не обязательно должно быть силовым и военным, как в случаях Речи Посполитой и Австро-Венгрии, это может быть хозяйственная, экономическая и политическая конкуренция, как в случаях Португалии и Турции.

Под совокупным действием этих факторов империя распадается. В бывших колониях остаются большие анклавы носителей языка, культуры и традиций метрополии. Они не могут встроиться в новые формы существования культуры и организации хозяйства, утрачивают связь с метрополией и начинают деградировать, превращаясь во внутренние колонии бывших зависимых стран. Сама метрополия тоже не может развиваться, поскольку не подготовлены новые модели организации жизни, культуры и деятельности, отличные от имперских. Весь регион, образовавшийся на развалинах бывшей империи, надолго остается резервацией устаревших, анахроничных культурных стереотипов.

Имперские формы начинают паразитировать на самой метрополии, ее размеры сокращаются и замыкаются в столицах. Столицы начинают представлять собой концентрированные микрометрополии, а остальная территория эксплуатируется по колониальному типу. Т.е. на остатках империи реализуются те же имперско-колониальные схемы, только в уменьшенных масштабах. Столицы еще долгое время могут хранить блеск и подобие процветания. Так Вена, Варшава, Стамбул и Лиссабон еще долгое время после падения империй оставались мировыми городами, резко контрастируя на фоне своих провинций. В такие периоды бывшие имперские нации выбрасывают в эмиграцию волны наиболее активного населения и носителей интеллектуального потенциала.

Такая перспектива может показаться чересчур мрачной. Но крайние модели тем и хороши, что их, иногда, удается избежать в реальности. При условии, разумеется, что они представлены в знании тех, кто отвечает на вопрос об обустройстве того, что возникает на месте империй.

Если после всего сказанного вернуться к вопросу о том, что мы знаем и думаем о России, то необходимо сделать несколько замечаний о распространенном знании.

Наше знание о России построено так, чтобы спрятать и завуалировать разнородность, множественность и противоречивость имперского целого. Рамка целостности и самотождественности исторической России в знании реформаторов и "обустройщиков" не позволяет сформулировать действительную задачу на реконструкцию, преобразование и обустройство России, точнее - локальные и региональные задачи, локального и регионального обустройства.

Мало того, что Россия мыслится как однородное целое, она еще мыслится как органическое целое. Все варианты обустройства России мыслятся в предпосылке, что отдельные части России автономно существовать не могут. Этот аргумент был главным во всех возражениях против выхода из Союза тех частей, которые сегодня уже вышли и не пропали.

Возможно, что развал России есть зло, возможно, что этот распад вовсе не является неизбежной необходимостью, и целостность может быть восстановлена в оптимальном для всех варианте. Но в этом даже убедиться нельзя, если не допускать мысли о противоположном.

Пока колонии будут строить прожекты обустройства и мечтать о развитии в расчете на ресурсы метрополии, а метрополия, аналогичным образом, рассчитывая на сокровища колоний, ни развития, ни ресурсов для него не будет ни у кого.

1* Так сформулированное допущение несколько расширяет объем понятия “решение”. Это сделано для того, чтобы не загромождать искомое понятие требованиями полномочий и компетенции, и иметь возможность принимать к рассмотрению тексты и решения типа того, из которого заимствовано название данного манускрипта: “Как нам обустроить Россию” А.И. Солженицына. В функцию этого допущения входит, кроме всего прочего, исключение из рассмотрения чаяний, мечтаний и “благих намерений”, которые не могут рассматриваться как решения.

2* Логика, теория и эмпирика должны пониматься как методологические категории, для того, чтобы допущение могло соответствовать своему назначению и функциям, а именно отделять обоснования формулировок целей и оценок, получаемых через этику, идеологию, религию и аксиологию от обоснования способа достижения целей и разработки критериев оценки.

3* Любые действия и оценки, как рациональные, так и иррациональные могут иметь свои последствия. С другой стороны, невозможно учесть все возможные последствия сложных действий. Нет никаких оснований устанавливать абсолютную зависимость произошедших событий от действия известных до наступления событий причин. Многие события могут быть просто случайной контаминацией явлений. Известная психологическая особенность состоит в приписывании причин успехов собственным действиям, а неудач “объективным факторам” и козням врагов.

4* Без этого допущения было бы невозможным принятие предложений типа того, которое сделал У. Черчилль британской нации: “Мне нечего предложить вам, кроме крови, слез, тяжелого труда и пота”. Что было в той ситуации единственно разумным. Сделанные допущения и предположения укладываются в следующую схему выбора между альтернативными решениями с учетом последнего тезиса:

В этом основное отличие выбора альтернатив обустройства будущего от любого другого выбора (например, выбора между двумя видами товара), прагматизм не является здесь достаточным критерием. Необходимы критика и проверка на разумность или рациональность альтернативных решений и эпистемологический анализ их оснований.

5* В России традиционно сложные отношения с разумом. Архетип создавался долго, и в создании этого архетипа приняли участие многие авторитеты и “властители умов”. А.С. Пушкина “черт догадал родиться с умом и талантом в России”, П.Я. Чаадаев: “Во Франции на что нужна мысль? - Чтоб ее высказать. - В Англии? - Чтоб привести ее в исполнение. - В Германии? - Чтоб ее обдумать. - У нас? - Ни на что! - И знаете ли почему?”,

Ф.И.Тютчев:

Введенные допущения и предположения не опровергают этот архетип и не подтверждают его, они позволяют относиться к нему как к парадоксу, который можно исследовать через эти допущения.

Разум существует. Разум существует вместе с реализацией себя в ином, в “неразуме”. Разум деятелен, тем самым он темпорален, в нем есть прошлое, настоящее и будущее. Объекты же разума безразличны к темпоральным модальностям, т.е. разуму доступно в равной мере прошлое, настоящее и будущее. Но в реализации разум по разному относится ко времени: то, что есть – есть, а что было и будет – неизвестно, и подлежит восстановлению, причем по разному для прошлого и для будущего.

Это значит, что объекты разума и неразумная часть мира не одно и то же. Разум не может быть определен как мышление о мире. Отношение разума и мира предполагает много миров: мир, в котором разум себя рефлектирует и полагает себя существующим; мир, который мыслится разумом как иное по отношению к самому себе; мир, который разум полагает вне себя и без себя; мир, в котором разум назначает себе реализоваться и т.д.

Понятно, что при таких предпосылках, Россия “из задачи” мыслится в мире, где разум имеет место быть реализованным. Это уже вполне определенная Россия. А может быть она и не такова. Может быть и обратное:

“Умом Россию не понять”, и “родившийся в России с умом и талантом” может ставить вопросы об ее обустройстве только перебравшись в “Новый свет”, а у себя на родине он всегда будет “не от мира сего”, которого “черт догадал” и т.д.

Проделав это рассуждение мы попадаем в ситуацию легкого парадокса. Можно представить себе Россию без разума, точнее проект будущей России с изъятым разумом, но такой проект, являясь объектом разума, не имеет отношения к России, где реализуется разум, в том числе и разумные проекты, включая и тот, о котором идет речь. Такой проект, не помещая разум в будущей России, не может быть проконтролирован в реализации. Что в результате будет реализовано – совершенно неизвестно.

Сформулированный парадокс выглядит безопасным и несущественным с “практической” точки зрения, на него можно было бы не обращать внимания, если бы не место занимаемое парадоксами в самом разуме. Парадоксы обращают разум в объект для самого себя, заставляют разум рефлектировать.

Но, если, определенным образом организованный разум, проектирующий Россию без разума, делает в обустройстве будущего России исключение для самого себя (хотя бы только для контроля реализации своего проекта), то он, мягко говоря, непоследователен, и, уж точно, недемократичен. Оставим в стороне ценностное отношение к демократии и рассмотрим только содержательный аспект таких проектов обустройства России.

Такого рода проекты заведомо редуцируют объект. Россию необъятных просторов, залежей полезных ископаемых, поголовного пьянства, загадочной русской души и отсутствующей колбасы (в наше время, уже не вообще отсутствующей, а той, что по карману) обустраивать намного проще, чем Россию мыслящую, думающую о своем обустройстве, причем по разному и противоречиво. В этом случае необходимо не только знание о России, но и знание о разуме и мышлении, о разуме и мышлении в России.

Но все же, обустраивающий Россию должен думать о России, а не о метафизике и методологии. Поэтому с мышлением он имеет дело не как философ или методолог, а как то по другому. Это отличие, огрубляя, можно охарактеризовать так, обустраивающий Россию размышляет не о том, как мыслить правильно, а просто мыслит правильно, или правильнее, чем другие. Эта грубая и простая идея ставит его перед сложным вопросом: А как я могу знать, что мыслю правильно, если не знаю, как мыслить правильно?

Если не принимать в расчет платоновской утопии, где обществом правят философы, которая уже давно опровергнута и на основании теоретической критики, и на основании проверок попытками эмпирической реализации, то есть три современных способа определения правильности мышления:

• Непосредственное столкновение между двумя или несколькими подходами и формами мышления в особым образом спроектированных ситуациях, с заданными условиями и нормами.
• Непосредственная демократия, где истина определяется принятием мысли или идеи большинством тех, кому предложен выбор.
• Современная демократия с механизмами гласности, где мысль или идея бросаются в “мыследробилку” гласности и общественного мнения, где ее терзают и препарируют либо до полной исчерпаемости, либо до того, что она становится общераспространенной.

Каждый из способов имеет существенные недостатки, достоинств же, в рамках нашей темы - никаких. Недостатки же таковы:

• Первый способ, отлично зарекомендовавший себя в шахматах и схоластических дискуссиях, и воплощенный в такой современной форме как ОДИ, предполагает для своей реализации строго нормированных ситуаций, которые не могут быть полностью воспроизводимы в политической деятельности и государственном строительстве. Хотя подобные методы практикуются с успехом в современном католицизме (кардинальские конклавы и Вселенские соборы), для нашего случая они вряд ли применимы. Правда, если допустить гражданскую войну в качестве превращенной формы такого метода, то ... .
• Второй способ, как правило, позволяет присуждать победу не лучшим решениям, а средним и серым. Обоснование этого тезиса проделывалось неоднократно, практически же это недоказуемо. Поскольку отвергнутые большинством альтернативы теряют свою актуальность в новой ситуации, то проверить их, и установить, были ли они лучше или хуже, уже нельзя. Лучше или хуже была “Программа 500 дней”, чем та политика, которая в эти 500 дней проводилась? На практике это можно было попробовать только в те 500 дней. Но, тогда остались бы без проверки действия правительств Рыжкова и Силаева. Ну и т.д.
• Третий способ плох тем, что даже если идея прошла “мыследробилку” гласности и выжила, ее носители могут уже умереть своей смертью, и реализовывать ее будет некому, или за реализацию примутся эпигоны, или ситуация изменится. И т.д.

Помня все это, тот, кто берется отвечать на вопрос об обустройстве России, с самого начала должен разрабатывать свой вариант как самый разумный и правильный для разумной страны, поскольку его оппоненты, и все остальные, отвечающие на тот же вопрос, находятся в точно таком же положении.

Демократия есть следствие присутствия разума в стране. Действительно, демократия худшая из форм организации общественной жизни и правления в стране, но все остальные еще хуже.

6* Весьма забавно в этом отношении окончание “Русской географии” Федора Тютчева, вынесенной в эпиграф:

А ведь он не самый отъявленный “русский Киплинг”. И его поэтические гиперболы вполне вписываются в имперско-колонизаторский российский архетип.