Владимир Мацкевич безусловно прав, когда обязательной предпосылкой обсуждения вопроса "Как нам обустроить Россию?" считает определение рациональных оснований для разумной или даже сколь-иибудь осмысленной дискуссии.* Необходим вполне определенный и общепонятный язык обсуждения, который бы позволил не смешивать реальные жизненные обстоятельства и логические построения с эмоциональными реакциями на жизненные обстоятельства, а также с чаяниями, мечтаниями и "благими намерениями". Речь или дискурс по поводу того, "как нам обустроить Россию", должна отвечать критериям разумности и общепонятности. Первое предполагает использование признанных стандартен культуры мышления и речи, а второе — но меньшей мере неутаивание если и не всего того, что "имеется в виду", то уж по крайней мере основных, исходных допущений и самоочевидностсй. т.е. мифов.**

Эти требовании могут кому-то показаться слишком жесткими, а кому-то сухими и излишними. Между тем, их уместность подтверждается самой формулировкой вопроса "Как нам обустроить Россию?" Налицо очевидное утаивание и исходных допущений, возможностей, или критериев, разумного его обсуждения. И дело тут не только в неясности понятия "обустройство". В конце концов, именно на его прояснение может быть первоначально направлен дискурс. Поначалу речь необходимо пойдет о том, что такое ''обустроить", прежде чем выяснять, как обустроить. Гораздо хуже другое: у Александра Исаевича Солженицына сокрыты дна ключевых деятеля, политических субъекта — мы (народ? население? граждане? интеллигенция? власти предержащие? "быдло"?) и Россия ("пространство бывшего СССР"? СНГ? Российская Федерация? субстанциональное проявление "русской идеи" в ее разнообразных формах? "русское национальное ядро"?), Раскрытие потаенности практически в каждом варианте дает совершенно различные линии рассуждении, или дискурсы.

Если мы — это народ, то тогда с неизбежностью следует, что народ, на котором греха нет и быть не может, обладает безусловно благой волей, которую будут выражать заступники народные попреки козням врагов народа. Народ, естественно, не просто займется обустройством, а сделает это своим предназначением, пойдет на "ненапрасные" жертвы, потребует служения, а тех, кто будет служить слишком плохо или слишком хорошо, сделает жертвами, чгобы те “не отрывались от народа”, и т.п.

Если мы – это население, то нам нужно начальство, кнут и пряник, хлеб и зрелища и т.п. Обустройство тогда — не нашего ума дело. Главное не ошибаться, точно находить свое место в строю и в цирке, на плацу при публичной экзекуции и у кормушки при раздаче пищи. А уж коли все и вся на своих местах, то и обустройство достигнуто.

* Мацкевич В. Чего не хватает, чтобы ответить на вопрос "Как нам обустроить Россию"? — "Бизнес и политика ", 1995, № I, с. 47-58.

диалог культур М.., 1994; Ильин М. Выбор России: миф, судьба, культура. — "Via Regia ", 1995, № 1-2,с. 17-24.

Если мы — это граждане, то приходится задуматься, как организовать наши интересы*, откуда взять (самим!), чем обосновать и как защитить (самим!) свои гражданские права. Обустройство тогда становится делом крайне сложным, неопределенным, а главное, неокончательным и проблематичным. Для гражданина совершенно немыслимо спрашивать о том, "как обустроить" и достичь "светлого будущего". Это запретный вопрос. Гражданин обеспокоен тем, "как обустраивать сейчас", что сделать, чтобы можно было продолжить обустраивать завтра и послезавтра.**

Если мы — интеллигенция***, то призывы к топору (радикализму реформ) и слушание музыки революции (умиление общечеловеческими ценностями) как раз и составят суть обустройства. Во всякрм-случае, повседневная работа обывателя или начальника, равно как и политическая самоорганизация граждан, встретит яростное сопротивление, в лучшем случае обвинения в мещанстве, ретроградстве, мелочности и т.п.

Если мы — начальство, то установка на обустройство сведется к тому, чтобы бестолковые жители не мешали оказывать им благодеяния, с восторгом внимали призывам ко всему хорошему и слушали музыку благодетельного начальственного увещевания. Начальство, пожалуй, также будет раздражать мещанство обывателя.(т.е. желание иметь побольше чечевичной похлебки), мелочность граждан (т.е. стремление специалистов делать свое дело) и, конечно, революционаризм интеллигенции. Начальству, как и интеллигенции, всегда не везет с народом. Хождение в него противопоказано.

Наконец, если мы — быдло, рабы по природе, как считают "писатели" типа В.Гроссмана и В.Войновича, то об обустройстве можно только вздыхать. Ничего иного, кроме плети, мы не заслужили, а сотворить можем лишь всякие нелепости себе же во вред.

Хотя А.Солженицын первый раздел своего известного трактата об обустройстве России "Мы — на последнем докате", казалось бы, посвящает прояснению — пусть даже и косвенному — того, что же понимает он под "мы", на самом деле он здесь только искуснее затемняет вопрос. Понятно только, что "мы" у него отнюдь не начальственное ("под обезумелым руководством") и не интеллигентское ("влачась за ... утопией"). Однако из-за местоимений "мы" и "нам"**** выглядывает то народ ("нация"), то сбитое с толку

* См.: Ильин М. Критерий современности в политике. — "Полис", 1995, № 1, с. 80-87; Ильин М. Демократия и интересы. — "Бизнес и политика ",1995, № 2, с. 2-8; Ильин М. Слова и смыслы:

интерес. - "Полис ", 1995, № 2, с. 100-111.

** Использование А.Солженицыным совершенного вида ("обустроить") вместо несовершенного ("обустраивать") подсказывает, что под "мы" он имеет в виду, пожалуй, отнюдь не граждан. И наоборот — я уже постфактум (заголовок "Кому ... обустраивать?" был мною придуман заранее) осознал, что сам как раз невольно принял точку зрения гражданина. И все мои дальнейшие рассуждения будут строиться на ясном и, надеюсь, последовательном отождествлении "мы" с гражданами, т.е. с людьми, которые сами для себя создают структуры опосредования политических действий (города-самоуправления, корпорации, клубы и т.п.), чтобы с их помощью для себя обеспечивать защиту чести и реализацию интересов, а для политического целого — формировать и поддерживать стандарты права и прав человека.

*** Под интеллигенцией в данном случае понимается прослойка между обывателями и профессионалами-специалистами, обывателями и властями предержащими. Эта та самая "образованщина ", которая не смогла или не захотела подняться до уровня интеллектуала или специалиста, которую не пустили в начальство, но которая обрела претензии на то, чтобы учить обывателя ("учителя жизни ", "инженеры человеческих душ " и т.п.) или указывать ему в роли лакея или приказчика при начальстве. Она численно преобладает на массовых митингах и в средствах массовой информации в силу их доступности: тут нужна лишь звучность голоса и бойкость пера. Интеллигенция генетически связана с "лишними людьми" и "кухаркиными детьми", а потому отягощена как комплексом неполноценности (зависть к начальству), так и непомерными политическими амбициями, а потому служит главным резервуаром "заступников народных " и революционеров. Интеллигентский дискурс в силу этого представляет собой зазеркальную копию дискурса начальства.

**** В стороне за недостатком места приходится оставить анализ того, где, когда и почему "мы " вдруг меняется на "нам " или "нас ". Здесь нет случайности. Когда А. Солженицыну выгодно выставить объект своей идеологической обработки то как народ, то как население, то как быдло, используется обычно "мы ". Когда выгодно затемнить дело или перейти от одной ипостаси к другой, то появляется "нам ". А обустраивать Россию "нам "никак не возможно без учителя и пророка.

население ("в полной запущи у нас здоровье, и нет лекарств, да даже еду здоровую мы уже забыли, и миллионы без жилья, и беспомощное личное бесправие разлито по всем глубинам страны..."), то омерзительное быдло ("мы вырубили свои леса, выграбили свои несравненные недра... изнурили наших женщин на ломовых неподымных работах, оторвали их от детей, самих детей пустили в болезни, в дикость и в подделку образования"). Что же до начальства и интеллигенции, то их народу, населению и быдлу должен заменить сам писатель и учитель, который, понятное дело, обеспечит и умелое руководство, и "неутопию", — первая примерка на которую заключена в "посильных (только Ему!) соображениях" о том, "как нам обустроить Россию".

С Россией у А.Солженицына получается почти то же самое, что и с "мы", и с "нами". Хотя Россия никак не признается ни СССР, ни — имплицитно из постбеловежской ситуации — СНГ, в остальном она может представать то как эманация русской идеи, ведомой только Солженицыну*, то как "русское национальное ядро", то как территория, на контроль над которой претендуют кремлевские власти**, т.е. для нынешней ситуации "Российская Федерация — Россия"***. При этом "русское национальное ядро" становится определяющим для значительной части солженицынского трактата и абсолютно безусловным для его "геополитических" разделов.

Мне пришлось отчасти вынужденно уделить так много внимания акцентированию важности исходных различий в понимании людского множества россиян и России в связи с проблемой обустройства. Это было необходимо, чтобы оценить весьма содержательные концепции, предложенные В.Мицкевичем и В.Цымбурским в первом номере "Бизнеса и политики" за этот год: Обе эти концепции отличаются от солженицынской именно последовательностью. Хотя у А.Солженицына можно найти не один десяток крайне метких и справедливых тезисов, немало нетривиальных и ярких идей, у него отсутствует их

* Надо отдать должное: в "посильных соображениях'^ немало знаков скромности и призывов к "здравым практическим умам" развивать эти соображения. Однако эта скромность — оборотная сторона гордыни (ср. двусмысленность "посильности "), а приглашения к сегодняшним умам и обращения к авторитетам, прошлого — лишь способ привлечения "подпомощников". А.Солженицын относится к политике и экономике (не к нынешней отечественной политике, а ко всякой политике вообще) крайне пренебрежительно, как, впрочем, и к интересам и воле своих соотечественников: "За что б мы ни взялись, над чем бы ни задумались в современной политической жизни — никому из нас не ждать добра, пока наша жестокая воля гонится лишь за нашими интересами, упуская не то что Божью справедливость, но самую умеренную нравственность ^п. Пророк же "Божьей справедливости ^м, равно как и учитель нравственности — у России и у "нас " только один. Это тот, кто может установить "диктатуру совести" (выражение М.Шатрова). Как бы ни коробила А.Солженицына параллель с ненавистным ему ленинским режимом, именно "диктатура совести "есть лучшая формула того, к чему призывает А.Солженицын: "Нравственное начало должно стоять выше, чем юридическое. Справедливость — это соответствие с нравственным правом прежде, чем с юридическим ^п.

** Вопреки декларативному отрицанию тождества России с Советским Союзом А.Солженицын обсуждает, как "нам " организовать "процесс разделения ". Любопытно, что в соответствующей главке замаскированно возникает и начальство, лишенное всякого, даже местоименного обозначения:

"Итак, объявить о несомненном праве на полное отделение тех двенадцати республик — надо (кому? — Кремлю, конечно. — М.И.) безотлагательно и твердо. А если какие-то из них заколеблются, отделяться ли им? С той же несомненностью вынуждены объявить о нашем отделении от них — мы, оставшиеся". Под "мы" на этот раз понимаются вожди трех славянских республик, т.е. "беловежские зубры ". Беловежье словно специально было состряпано по солженицынской подсказке, но с результатом прямо противоположным (и не случайно) его надеждам и ожиданиям.

*** "Российская Федерация — Россия есть демократическое (!?) Федеративное^!??) правовое (!???) государство с республиканской формой правления ", — начертано в "ельцинской конституции ". И хотя этот текст в значительной мере (гл. 1,3,7) или полностью (преамбула, гл. 2) написан про "другую страну "ив целом является по-маниловски измышленной пропагандой, он ближе к реальности, чем прежние аналогичные тексты, ив целом можно считать, что неуклюжая "Российская Федерация — Россия " и есть та страна, в которой мы живем.

концептуальное сопряжение, ибо все они нацелены лишь на создание ауры пророка и учителя. Иное дело тексты В.Мацкевича и В.Цымбурского. В них тоже ощутимо естественное желание ярко представить авторское "я", однако отнюдь не в ущерб развертыванию концепции, имеющей самостоятельную логику и значимость.

В .Мацкевич последовательно проводит представление о нас как о гражданах, способных и прояснить рациональность своих позиций, и "допустить независимость друг от друга оценок истинности и разумности решений" . Такая позиция сопряжена с представлением, что "никто, даже всевластный самодержец, не может иметь Россию в качестве предмета своего действия, но она претерпевает все наши действия и изменяется нашими локальными решениями". Эти в целом чуждые солженицынским посылки одновременно дополняются принятием выдвинутой автором "посильных соображений" дуалистической трактовки России как государства в фактических границах и как национального ядра. Отсюда — перечень восьми типов регионов, включающих "собственно Россию" и "российские колонии, завоевания и зоны освоения".

Такая конструкция отнюдь не просто результат очарованности текстом А.Солженицына. У В.Мацкевича собственная логика, вполне модернизаторская. Даже "собственно Россия... все еще велика, чтобы быть гомогенной". Гомогенизированность же, которая ужасала К.Леонтьева и Х.Ортегу-и-Гассета, является идеальнотипической приметой современной нации-государства. Ее радикальное утверждение (революционно форсированная модернизация) ведет к тоталитаризму*, прикрытому Мацкевичем скромным словечком "индустриализация". Иной, нетоталитарный выход видится ему только в возможном "развале империи". Для того, чтобы этот развал был "европейским" — постепенным и нетоталитарным, чтобы выделяющиеся территории оказались достаточно малы, "чтобы быть гомогенными" (т.е. модернизированным), — понадобилось дробление на зоны перехода от "собственно России" до "колоний".

Если принять все эти допущения, то можно согласиться и с логикой выводов, точнее, открытых вопросов о рациональном поведении регионов разных типов и столицы. Справедливой окажется и та негативная (нежелательная) модель, которая, по мысли В.Мацкевича, помогает разглядеть желаемые и возможные альтернативы. Однако дело в том, что могут быть оспорены сами посылки и основания этих модернизаторских рассуждений.

Будет ошибкой — я утверждаю это вопреки собственным чаяниям, мечтаниям и "благим намерениям" — исходить из того, что Россия населена рациональными гражданами. На деле однозначная квалификация невозможна, что в значительной мере извиняет двусмысленность солженицынокото текста. Можно предположить, что основная масса населения в виде своего рода "ореола" окружена маргинализированным "быдлом" и столь же маргинализированными "гражданами", а также что ее "ядро" (маргиналию наоборот)-образуют двойники — начальство и интеллигенция. Такая разнородная масса живет только' "благими намерениями". Все вожди от "как бы радикалов" Б.Ельцина и В.Жириновского до "как бы человеколюбцев" А.Солженицына и С.Ковалева это ощущают и "хотят как лучше" Народом такая масса при нынешних условиях стать не способна.

Второе возражение. При всей глубине и мощи тоталитарной форсированной модернизации наша страна сохранила весьма прочные предшествовавшие ей имперские структуры. Она продолжает жить как настоящая историческая империя, образованная Вечным Городом. Недаром вопреки желанию и даже логике В.Мацкевича жизнь заставляет вводить его в свои расчеты и столицу, и Центр (синоним Вечного Города в современном политическом дискурсе). Колоний у нас нет и не было, как не было их, например, у Рима или Вавилона. С

* См.: Ильин М. Тоталитаризм: идеал, генотип, фенотип и реальность. В кн..'.Социальный идеал: содержание, эволюция, типология.М.., ИСПРАН, 1994.

Бизнес и политика №7, 1995 Геополитика

некоторой натяжкой отдаленным прообразом колонизации можно счесть первичное восточнославянское расселение по урочищам-оазисам и сходную казачью экспансию более поздних времен*. Колонии в строгом первоначальном смысле создают "матери городов", метрополисы, т.е. процветающие и перенаселенные города-государства. Новоевропейские колонии — явления иного рода. Они созданы метрополиями, т.е. современными европейскими нациями-государствами, которые могут осуществлять имперский монтаж и демонтаж без жизненных угроз для самой метрополии. Россия же метрополии никогда не имела, хотя своего рода метрополис всегда был: Киев, Сарай, Москва, Петербург, снова Москва.

Гораздо реалистичнее посылки Вадима Цымбурского. Он видит иррациональность и многбслойность населения, понимает, что подвигнуть на что-либо его может не рациональный расчет, а скорее "благие намерения". Он сознает ключевое (практическое и символическое) значение Центра, “столицы. Отсюда весь пафос переноса столицы в "зауральский Петербург". Нужны новые вдохновляющие цели, чтобы сменить фазу спада фазой подъема. Общецивилизационные ценности и русские идеи в силу своей иррациональности и, главное, ориентированности на тупиковые варианты развития не только не способны по'мочь формированию таких целей, но скорее этому мешают. Одной из глубочайших реальных проблем является геополитическая деформация того пространства, которое именовалось СССР и основную часть которого составляет нынешняя Российская Федерация. Символом — простым и понятным всем: от интеллигентов и начальства до маргиналов и граждан — исправления этой деформации и обращения России от имперской экспансии ("похищения Европы"**) к упорядочению своей внутренней геополитики ("к своему Востоку") может и должен, по мысли В.Цымбурского, стать перенос столицы за Урал.

Идея переноса столицы важна как знак новой, геополитически мотивированной политики консолидации, "сосредоточения России". Такой символ способен воздействовать на самых разных людей, стать импульсом высвобождения творческой энергии и одновременно ее концентрации. Глядишь, и нынешнее население со своим разноперым обрамлением и ядром консолидируется в народ. Глядишь, и за объединившим людей делом появится действительная политическая организация, если и не вполне рациональная, то уж-во всяком случае осмысленная. А потом может быть развернута долгая и кропотливая работа по исправлению геополитических деформаций.

Однако вдохновенным интуициям В.Цымбурского можно противопоставить рациональные расчеты весьма высоких издержек и неблагоприятных последствий переноса столицы за Урал. Эти последствия связаны не только с материальными потерями для старой и для новой столиц, да и для всех регионов России, которым придется оплачивать эту затею. Рядом с выправлением одних геополитических деформаций возникнут новые, возможно, не менее, если не более опасные, например, перенапряжение слабых и ранимых экологических и транспортно-коммуникационных структур Сибири, провоцирование центробежных тенденций в "оставленной" Великоруси и особенно Новороссии.

В международном плане перемещ&ние имперского Центра может спровоцировать резкое усиление пока, к счастью, весьма слабого "засасывающего эффекта": есть все основания полагать, что не империи падали под ударами варваров, а падение империй втягивало в ее пространства агрессии и войны. Отнюдь не хотелось бы, чтобы оставление "беспризорных пространств" или иллюзорное преувеличение такой беспризорности спровоцировало мировую войну, как это произошло после развала Оттоманской и Австро-Венгерской империй.

Наконец, и это главное мое возражение, вся затея с переносом столицы при

* См.: Ильин М. Русь, куда же несешься ты? — "Бизнес и политика ",1995, № 2, с. 56-62.

' Бизнес и политика №7, 1995 Геополитика

Расчеты В.Мацкевича можно было бы освободить от наивно-модернизаторского пафоса. Они могут быть построены не на надежде на рациональное поведение регионов и масштабных политических субьектов, а на постепенном вовлечении в истечении в созидательную политическую работу атомизированных (модернизированных) в ходе "индустриализации" индивидов. Потребуется создание множества порой несогласуемых или в значительной мере иррациональных моделей поведения, которые позволили бы атомизированным индивидам конструктивно использовать старые, а потому понятные и приемлемые корпоративно-общинные, земско-волостные, профсоюзно-советские и прочие структуры, а не навязывать небывалые, а потому непонятные и неприемлемые симулякры чужого успеха.

Интуиции В.Цымбурского можно освободить от упований на позитивный автоматизм эффекта символического жеста переноса столицы. Скорее следовало бы выявить ряды смыслов, которые могут породить этот ("зауральский Петербург"') и другие символы обращения к себе, возможности соединения различных символов сейчас и в перспективе.

Не рискую проделывать эту работу за В..Мацкевича и В.Цамбурского. Предложу лишь некоторые соображения, которые, надеюсь, могут оказаться полезными. Соединение людей, волостей и земель, т.е. их социальная интеграция, экономическая адаптация и политическое целеполагание, будет наиболее оптимальным устойчивым при движении снизу вверх. Создание механизмов опосредования и организации интересов имеет здесь ключевое значение. При этом механическая солидарность одинаковых может и должна дополняться органической солидарностью разных. Самоидентификация локальных корпораций и групп интересов, городов и весей, волостей и краев предполагает осознание и оценку прежде всего собственных геополитических возможностей, а тем самым — и "внутренней геополитики" России. Причем ощутимые результаты могут быть, увы, получены лишь в ходе длительной работы по меньшей мере трех-четырех поколений. Столько же, если не больше, времени уйдет на действительную, а не декларативную модернизацию и федерализацию Конституции и политического строя России.

Что может быть, символом, побуждающим к подобной долгой работе? Идея чести и

достоинства, которые обретаются не где-то там, а здесь и сейчас. Это достоинство спокойной уверенности в себе и в способности "возделывать свой сад". Не в амбициозных устремлениях, а в умении делать дело и соответствии со своим призванием и вопреки обстоятельствам можно и должно сегодня обретать и смысл своей жизни, и свое достоинство. Отказаться от искушения все решить разом или за 500 дней. Думать о ближайших пяти столетиях и о том, чтобы Ваша работа и Наши усилия не были напрасны. Обогащаетесь разумом и интуицией — передавайте их другим поколениям. Будущее России прирастать будет не только Сибирью и Севером, и уж конечно, не только столицей, но теми ядрами консолидации достойной жизни (что и составляет, по Аристотелю, но вопреки Солженицыну, смысл политики), которые могут образоваться и уже образуются в самых разных землях и весях нашего Отчества, и прежде всего на рабочих местах, в кругах семейного, соседского и профессионального общения.

Не слишком ли долго? Не слишком ли наивно полагаться на стихию самоорганизации? Вопросы и стоящие за ними возражения вполне резонно. Провоцируемый сверху развал политического строя, усугубление геополитических деформаций, не говоря о сотнях других — и не только политических — причинах, ограничивают запас времени и возможности

Бизнес и политика №7, 1995 Геополитика

стихийной самоорганизации, Уш-рсиному созиданию снизу требуется встречный ток сверху, а также нодчсржка "сбоку". Полому можно и должно предложить целый набор паллиативных мер, которые могут стать ступенькой к более серьезной работе в будущем и уже сейчас оказаться полезными.

Первым комплексом таких решений могло бы стать выделение общегосударственных (столичных) функций и их геополитическое рассредоточение в нынешним пространстве россии.

Такое разделение функций неизбежно связано с конституционными реформами не на словах, а на деле. Для начала потребуется избрать не одною лидера-героя на президентских выборам (такого не видно — и слава Богу), а команду лидеров и их соратников для разных вешен власти и ходе серии выборов. Новому руководству следует уклониться от искушения написать новую конституцию. Президент мог бы добровольно, в рамках действующей конституции передать часть своих полномочий различным функциональным ветвям власти. Это могло бы стать символом доверия, стабильности и сотрудничества, который мог бы породить целые серии символических и прагматических действий по стабилизации и развитию политической организации на всех уровнях.

Переезд функционально специализированных органон власти В относительно малые и хиреющие города — старинные или возникшие ч процессе милитаристской "индустриализации" -- мог бы помочь развитию и отдельных обшегосударсларс! венных функции, и малых городов с прилегающими округами, разгрузил бы Москву ог тяжссш имперского бремени, Рим, по крайней мере со времен домината, послг-доваюльно разгружался за счет столиц-двойников, нередко функционально сисииалтировлнных. Современная Россия могла бы позволить себе, к примеру, перенести в Сибирь Сонет безопасности как высший орган особой мобилизационной власти, ориентированной на противодействие кризисам — ес!естиснным и антропоюнным, внешним и внутренним. На Урале могло бы р.1 <мес-[ит],ся Пранительсчно, занятое налаживанием административной рутины и оспобоя-.юнпос от всякой чрезоычайщины Советом безопасности. В полосам соединения Великоруси, Новороссии и Поволжья могли бы расположи гьсн органы высшей законодательной и судебной власги.

Президент, отказавшийся от претензий на одну или несколько специализированных властей и преира'1нв|иийея в посредника между властями, мог бы сохранить свою-решденцню в Москве. Здесь же мог бы собираться съсэд-иарламенг-собор как совещательный орган представительной власти, что не предиолагасчся конституцией, но и не Противоречит ей. Это освободило бы Федеральное Сооранис от мешающего ему эффективно работать смешения иредс-ыви-юльских и <аьино ] ворческих (Дума), а также законоохра-нителын,1.\ (Совет <11с..1ерлции.1 функций. При сохранении президентства в Москве целесообразно было Г^ы перевесги Центральный банк либо В Петербург, либо наобор01 -- в Крупный юрод на Востоке. Сохранение Центрального банка в Моекнс предполагало бы переезд Президента и представительного собрания (собора, съезда) в один и'; малых юродоп,

Параллельно могла бы идти работа по консолидации и р.пшшпо ре[ ионов, в том числе и укрупненных земель масилаба Великпруси, Попороьсии. Поволжья, Северной России, Урала, Сибири и т.п. на основе уже сушесгвующик объединений типа "Большой Волги", "Большого Урала", "Сибирского со1л;Ш1сния" и т.п. Во многих случаях создание таких земель, как и развшие краен и областей может быть сопряжено с созданием иремсн(п,|\ или постоянны', новых цс]Пр01! административной, представительной и судебной властей В требующих геополитического подкрепления городах и местностях.

Особой проблемой является Дальний Восток. В результате искусственных деформаций, усугубивших изначальную геополитическую оп.едиценноеть, этот регион стал отрывающимся или уже фактически оторвавшимся от России анклавом. С учетом прекрасно описанного.

Благие пожелания типа Мясниковских — "сохранение территориальной целостности", "оптимальное использование экономического потенциала зарубежных государств" (кто согласится?), "превращение РФ в одного из лидеров СВА" и т.п. — могут только отвлечь от формирования рациональной дальневосточной политики. Ее ключевым элементом должно а стать признание особого статуса Дальнего Востока (доминион, протекторат, "свободно | присоединившаяся ДВР" или что-то иное), который позволял бы дальневосточникам более эффективно мобилизовывать ресурсы самостоятельного выживания, в том числе и с помощью заинтересованных в противодействии "китаизации" зарубежных стран, транснациональных корпораций и объединений граждан. России и пока представляющему | ее Центру это позволило бы отказаться от значительной части явно нереализуемых ³ обязательств (в обмен на право налогообложения и т.п.), сконцентрировать политические и ] военные усилия прежде всего на развитии действительно эффективной обороны, а также на ,_ обеспечении гарантий безопасности и самостоятельности Дальнего Востока вкупе с совершенствованием транспортно-коммуникационной и культурно-просветительской инфраструктур региона как продолжением соответствующих российских инфраструктур.